54-летний актер «Квартета И» называл мачеху мамой и обрел семейное счастье только с третьей попытки
История нашего гостя о том, как всего четыре человека создали свой собственный жанр и юмор, который полюбился зрителям всей страны. Но его жизнь далеко не комедия, а драма про одиночество, алкоголь и несчастную любовь.
В гостях у «Жизни» звезда «Квартета И» Александр Демидов. — Хочу начать с цитаты Достоевского: «Все одаренные и передовые люди России были, есть и будут всегда картежники, пьяницы, которые пьют запоем». Вы согласны с Федором Михайловичем?
— То, что рядом с творческой личностью очень часто «шагает» бутылка — это да. Алкоголь — препарат для расширения сознания. Да, многое из того, что сказал Достоевский, в моей жизни присутствовало. Сейчас я, к счастью, нашел некий баланс.
Я не «зожник», не веду здоровый образ жизни — могу позволить себе выпить в меру, без похмелья. Я добился этого, работая с психологами.
— Что можете себе позволить?
— Бутылку красного сухого или рюмок пять чего-нибудь крепкого типа текилы, коньяка или виски. — А когда в первый раз напились?
— В трудовом студенческом лагере. Мы ездили собирать морковь или свеклу, и в какой-то момент ребята сказали: «Давайте выпьем». А что для этого надо? Надо сброситься. Мы сбросились, кто сколько смог.
А у нас всегда было два казачка — Камиль Ларин и Леша Барац. Они спрятались за кучей ботвы и незаметно сбегали в местное сельпо, где взяли бутылок десять имбирной настойки. Чудовищнее я ничего не пивал в своей жизни никогда!
В общем, сели, достали какие-то консервы, колбаску, хлеб, и вдруг заходит физрук. «Так, все на третий этаж, сейчас будет собрание», — говорит. И мы быстро стали допивать эту настойку стаканами.
Я иду на третий этаж и вдруг начинаю понимать, как совершенен мир, как здорово, что все мы здесь сегодня собрались! Но каждый шаг все тяжелее и тяжелее, и в таком виде я приперся на это собрание. Помню, я там все время смеялся.
Меня шпыняли, а мне почему-то было весело. Потом мы носились вокруг корпуса, подбежали с Барацем к памятнику Ленина, я полез на него и упал с высоты лицом в асфальт. Что-то даже хрустнуло.
Но у меня была такая анестезия внутри, совершенно все по фигу. Встал, причесался и пошел в корпус, не понимая, что все лицо в крови. А потом меня очень сильно рвало.
А ребята, которые выпили в меру, поняли, что со мной не так все хорошо, — взяли и вместе с кроватью унесли меня в туалет. Просыпание утром было чудовищным — открываю глаза, а на лице короста от крови. И я приклеенный к кровати в туалете…
— И в какой-то момент Вы осознали, что это проблема, и решили с этим бороться. Что это был за момент?
— Я понимал, что я человек выпивающий, и пробовал многие варианты. Были разные — иди зашейся, иди к бабкам, иди на курсы анонимных алкоголиков. Многое перепробовал. Но вот это желание — очиститься — было всегда, чуть ли не с первого перепоя.
С того самого имбирного отравления. Бывало, не пил три месяца, но потом появился пивной ларёк, куда мы с Камилем любили ходить…
— Вы знаете историю любви Ваших родителей?
— У меня две мамы. Первая — это мама, которая меня родила и с которой мы расстались, потому что у папы появилась новая семья и он увёз меня, семилетнего, в Рязань.
И мама, которая меня воспитывала — не люблю слова мачеха. Это Татьяна Ивановна Демидова. Она воспитала меня и моих сестtр-двойняшек. Одна из них — майор в отставке, другая — действующий полковник Генпрокуратуры.
— Как с настоящей мамой жили до семи лет — помните?
— Да. Очень часто был предоставлен сам себе или прабабушке. Мало кто мной занимался. Это был город Шадринск. Иногда я недоедал. Мама моей мамы работала в беляшной, и я каждый день туда приходил, мне без очереди давали три беляша и стакан какао.
Было невероятно вкусно! Но этого мне точно не хватало, чтобы быть сытым. И мама моего отца как-то сказала ему: «Забирай Сашку, а то он там пропадет». А у второй мамы семья была зажиточной.
Жили они в деревне под Рязанью, в хозяйстве было сорок кур, пятнадцать овец и две коровы. На одном молоке дед с бабушкой имели по 300-400 рублей в месяц. При том, что у моего папы зарплата была 240 рублей, что по тем временам считалось очень круто.
— Как менялись отношения с родной мамой?
— Какое-то время было непонимание, даже боль. Бросили, не воспитали, недолюбили. А потом вышел с ней сам на связь. Я уже снимал двухкомнатную квартиру в Беляево, это был 1996 год. Сближение шло медленно, все же времени много прошло — 19 лет.
Созванивались, приезжал к ней, и отношения становились все ближе. Но опять же через некоторое раздражение. Тем более что на тот момент я уже потерял родителей, которые меня воспитывали.
А сейчас я рад тому, что родная мама — ей 76 лет — жива и здорова. В душе ее сейчас солнечная осень, не хмурая. Живет лучшие годы своей жизни. Потому что раньше, как выяснилось, ей жилось нелегко.
— Вы написали письмо сыну о том, как уходил Ваш папа, какое это страшное горе, как хотелось кататься по полу, выть, биться головой. Как долго Вы были в таком состоянии?
— Оно до сих пор длится. Меня родные даже не пустили на похороны. Если бы я поехал, то ушел бы в запой и там бы остался навсегда. Вот до сих пор чувствую, что не наговорился с ним и не хватает мне его тепла.
Он никогда меня не обнимал, не сюсюкал и не говорил, что я его любимчик. Но при этом у него было много уменьшительно-ласкательных слов, которыми только он меня называл. Например, только он мог назвать меня Санчик.
И он очень мной гордился, когда я поступил в институт. И когда я в 1991 году снялся в первом своем фильме «Пять похищенных монахов» на киностудии Горького, папа ночью сорвал афишу с моим изображением и принес домой.
Теперь эта афиша у меня на даче в беседке висит. Любил он поговорить с людьми, которых подвозил на машине: «А вы смотрели фильм «День выборов»?
А знаете, что там мой сын снимался? Да, это он — Демидов!» Но к концу жизни он как-то во всем разочаровался. Стал угасать. И уже не так мной восхищался.
— Последний ваш разговор помните?
— Помню, набрал его по телефону, спросил, как дела, как он себя чувствует. Он сказал: «Душа болит, сынок». И через несколько дней его не стало..
А мамы не стало, когда мы давали спектакль в Одессе. Мне вечером играть, а утром я узнал, что мама умерла…
— Когда Вы стали ее мамой называть?
— Когда ребенку семь лет, взрослым кажется, что он ничего не понимает. Но мне в этом возрасте уже было все понятно. Что здесь вкуснее кормят, что здесь я нужен.
И я в какой-то момент… Мы даже с папой не договаривались — она пришла домой, и я спросил: «Можно я буду называть тебя мамой?» И она расплакалась. Вот так и порешили.
— Вы, кстати, писали, что немалую роль в становлении вашего «Квартета» сыграл Жванецкий.
— Михаил Михайлович сыграл роль в поступлении Ростислава Валерьевича Хайта. Он знал Славу с детства, дружил с его папой.
Соответственно, Слава дружил с Лешей, а я дружил со Славой и Лешей. С Жванецким еще связана такая история. Мы прибегали в его студию, пытались играть его тексты. Разбирая тексты Жванецкого, мы, голодные студенты, часто бегали к холодильнику.
В какой-то момент ему, видимо, надоели наши голоса. Он зашел и увидел нас уплетающих сосиски, сыр, колбасу из его холодильника. Мы с набитыми ртами еле выговорили: «Здравствуйте, Михал Михалыч!» Жванецкого это немного смутило,… и мы ушли.
— Жванецкий каким Вам запомнился?
— Несмотря на многомиллионную популярность, он был сомневающимся человеком.
Любил, чтобы к нему подводили какую-нибудь девушку познакомиться. Он сразу расцветал, становился таким… похожим на кота.
Михаил Михайлович был человек сложный, прямо скажу. Это мое мнение. С другой стороны, а каким он должен был быть? Как и любой гений, он был соткан из рефлексий и противоречий.
— Общежитие ГИТИСа. Про него ходит огромное количество мистических легенд. Что в действительности там происходило?
— Регулярное выпивание и соединение двух полов — мужского и женского — на разных этажах в разных кроватях.
Моя комната — триста десятая — была известна всем тем, что тут всегда были картошка, которую мне привозил папа, мамины соленые огурцы и помидоры и камилевское горчичное волгоградское масло.
— Общежитие ведь находится на старом кладбище. Были мистические случаи?
— Девочки говорили, что к ним постоянно кто-то стучался. Одна на голубом глазу рассказывала, что, когда она проснулась, рядом сидел барабашка.
Она спросила его, к добру он или к худу. Он вроде сказал, что к добру. Я тоже видел нечто подобное в своей жизни, но не в общежитии ГИТИСа, а вообще. Однажды я видел целый шабаш, где мне показали разные пути и нужно было выбирать, куда идти.
Упасть в пропасть или подняться к вершине своего таланта. Что интересно, я не испугался, просто был в каком-то столбняке. Интересно и страшно. Я все это видел, и я в это верю. И знаю, что там все не так, как мы думаем, не так примитивно.
— В тяжелые голодные годы как подрабатывали?
— По-разному. Иногда пробегали с Камилем по пяти этажам нашего института и собирали пустые бутылки.
Ловили такси, загружали мешки с бутылками — и в пункт приема стеклопосуды. Хорошо, если он работал. Сдавали бутылок рублей на двадцать. И еще я работал года два в метро — это 120 рублей в месяц.
Был машинистом уборочных машин, убирал станцию. Помню, купил себе первые джинсы Levi’s за 250 рублей на Рижском рынке и очень этим гордился. Причем джинсы были паленые.
